открытое письмо всем читателям, постоянным и просто прохожимКак бы мне хотелось это написать сейчас и самой поверить в собственные слова, что…
…я больше никогда никому не буду делать больно! Даже, чтобы вылечить.
Я имею в виду моральные терзания, не физические страдания.
Как бы мне хотелось в это поверить.
Впрочем, есть один способ сдержать обещание, не причинять людям боли: надо всего-навсего умереть. Ну, тебя нет с завтрашнего дня, соответственно, и вреда от тебя больше никому не будет. Но я-то умирать не собираюсь, ни коим образом. Мало того, мне на этом свете пока что чертовски весело, и есть еще ряд причин тут задержаться.
Когда я смотрю на то, что происходит с моими друзьями, их друзьями, их знакомыми, мне хочется кричать во все горло: люди, оставьте это, не надо причинять друг другу боль! Хочется, но не кричится, потому что людям:
а) практически жизненно необходимо испытывать боль, иначе им кажется, что они умерли;
б) им нравится, когда они что-то чувствуют как ответную реакцию на источник боли, раздражения, неприятностей, злости, ибо их ответная реакция есть ни что иное, как очередное доказательство… как это будет по-русски… жизнедеятельности? Нет, коряво. Причастно к жизни? А это еще что за зверь? Доказательство того, что они среди живых? Наверное, именно это я хотела сказать.
Проглотили очередную горькую пилюлю, словно кусок кактуса как в той рекламе, запили чем-нибудь горячительным, да развалинах самих себя спели самим себе гимн, ах, какие мы молодцы! Мы справились, мы выжили, мы пошли дальше с гордо поднятой головой! Не устаем цитировать Ницше про то, какие мы теперь сильные после всех бед и злоключений, на нас свалившихся! Товарищи дорогие, я вам сейчас одну умную вещь скажу, только вы не обижайтесь (с): хуйня это все, пиздеж… Сильнее вы стали? Черта с два! Давайте сами-то себе признаемся без ложной скромности, что это не так. Мы стали трусливее. Если раньше корчили из себя пиздатых львов, то нынче мы превратились в гиен. Кстати, очень умное животное, а главное, их (гиен) внутренняя биологическая организация делает во много раз жизнеспособнее в сравнении с теми же львами, только почему-то в правители звериного царства гиен никто не приглашает. Потому, что блядь падальщиком видите ли быть в западло, стрёмно. Но, господа, мы с вами, именно такие. Мы, кого-то однажды, а может и не однажды, бросили, предали, оскорбили, унизили… можно продолжать постыдный ряд до бесконечности. Мы трусливые животные, потому как обварившись кипятком в ранней юности боимся нынче воды любой температуры.
Нам указали на дверь, или же кто-то молча ушел от нас сам. Разрывая отношения с одним из героев моей бесславной войны во время громкого скандала, я поймала себя на мысли, что в собственном лексиконе нет подходящего слова, чтобы выразить полноту и глубину отвращения и ненависти, которые я испытывала к нему в данный момент. Это был один из тех еще экземпляров в среде противоположного пола, способных нагадить так, что несколько лет потом при встречи с ним стремишься поскорее перейти на противоположную сторону улицы, лишь бы не быть замеченной. Мне потребовалось ни много, ни мало – четыре года, но ему – больше. Через четыре года я встретилась с ним в том же самом месте, где и познакомилась. У него в жизни было все хорошо, у меня - еще лучше, я была практически рада его видеть, как всего-навсего старого знакомого, искренне улыбалась и интересовалась его жизнью. Но вот он на мои вопросы отвечал сдержанно и сквозь зубы. Оказывается, я нагадила ему в разы сильнее, поскольку человеку четыре года на отпущение грехов оказалось не достаточно. А спустя какое-то время его девушка через еще одну девушку пыталась выпытать у меня, что же Сережа за фрукт. Фрукт, думается, начал уже показывать своё подгнившее нутро, раз у девушки родились вопросы вроде, а что же там было в прошлом её избранника?
Еще до фрукта мне один не менее «достойный» экземпляр указал мне на дверь. Сделал он настолько профессионально, а главное лаконично, что если бы это были пробы в какую-нибудь мелодраму с главным героем мерзавцем, молодого человека с первого дубля утвердили бы на роль. Если б он мог спустя год узнать, какую великую услугу мне оказал, послав на хуй. Изо дня в день я думала о нем на тренировках; по дороге в спортзал я ненавидела себя и представляла, как в звукоизоляционном подвале буду его убивать. А потом расчленять. Затем смывать с бетонных плит его дерьмо и кровь, вымачивая в финале в парном молоке его печень. Нет, доктор Лектор тут не причем. Фильм «Ганнибал» выйдет на широкие экраны годом позже. Итак, печень непременно нужно вымочить в молоке. Думаю, уместнее всего к печени будет красное сухое вино, слегка оттеняющее сладковатый оттенок во вкусе ливера. А спустя десять лет по какой-то дикой иронии я повесила у себя на рабочем столе надпись: eat liver your enemy. О мой бог, опять я о еде!… Я же писала о великой услуге. Так вот, эти размышления безумно заводили меня; я влетала на тренировку злая, как черт, пропущенные удары только усиливали вибрацию злости на кончиках нервных окончаний. Помните «Бойцовский клуб»? Выйдите на улицу и ввяжитесь в драку с первым встречным, да так, чтобы вас в ней одолели.
Ах да, был еще господин с царской фамилией, не раз уже упоминавшийся мною на страницах дневника. Мда, еще раз про «некрасиво», еще раз про «глупо»?
Стала ли я сильнее? Нисколько – я стала опытнее и осторожнее. Я теперь знаю, что так может быть. Когда меня предают, мне по-прежнему больно. Но нынче я абсолютно точно знаю, что боль конечна. Вот, что на самом деле лучше всего помогает жить. Еще раз, громко, по слогам: Б О Л Ь К О Н Е Ч Н А! и миллион восклицательных знаков. Облегчение рано или поздно все равно наступит. Придет ли прощение? Неизвестно, здесь каждый решает за себя, так как считает правильным и как ему удобнее потом будет жить. Но я с высоты своих практически тридцати лет (уже не юность, еще не зрелость) осмелюсь давать наставления. Нет, я буду просить вас:
Люди добрые (вы же добрые!), не делайте друг другу больно, пожалуйста…
Еще раз, пожалуйста, я вас очень об этом прошу…
С уважением, всегда ваша
Васильева Юлия